«Паганини» школ не создают. Они разрушают традиции и толкают инертных сползать с «насиженных мест», но школ не создают. Больше того, тревожа традиции, норовят вывалиться — по крайней мере поначалу — из взрастившей его школы и в итоге с чувством неприкаянности несут крест обольстительного самообмана «и один в поле воин».

Таков в своей основе феномена был и наш Эрик Азархин (да, во всех консерваторских анкетах он фигурировал как Эрик, в то же время его мама в своей анкете от 1947 г. называет сына Родионом и год рождения указывает 1932-й, хотя по его анкетам он 1931-го года рождения 22-го марта).

Путь его к контрабасу классический — через виолончель. В военном Ташкенте, куда он попадает вместе с матерью из родного Харькова, было у кого осваивать музыкальные ремёсла. У ленинградских педагогов оба и обучились, мать к тому же пела в джазе Варса (позднее — артистка Ленинградской Государственной эстрады; её материнской заботой Эрик не был избалован).

С возвращением в 1944 г. ленинградской консерватории домой Азархины обосновываются здесь. Он на полном государственном обеспечении обучается в музыкальной школе при консерватории игре на контрабасе у Сергея Буяновского и Петра Вейнблата, а затем в консерватории — у самого Михаила Курбатова, которую и заканчивает в 1954-ом году. Замечательны и неповторимы были годы те для класса (тогда доцента) Курбатова… В том же 54-ом другой питомец Курбатова Рувим (Рома) Вайспапир, также прошедший через военный Ташкент, по настойчивой рекомендации учителя продолжает у него своё совершенствование; доучивается Роберт Карапетьянц и определяется Эрнст Иоффе; вот — вот определятся (уже к профессору) Евгений Левинзон и Сергей Акопов; пройдёт через горнило поздних курбатовских прозрений и Александр Шило.

Общего языка с учителем, по всей вероятности, Азархин не имел, уж очень несовпадающи были их психогенетические орбиты. Один — аристократ по природе (не по рождению, но по мистической Природе) с манерами, раз и навсегда убеждающими окружающих в непререкаемости его учительского статуса, который и действительно был божьим даром у него, и Евгений Мравинский это знал и ценил — и то же время как личность социально маргинальная, испытавшая на себе советский кнут, был он человеком «в себе», человеком — сфинксом, и уже с печатью грядущей усталости (а ведь ко времени определения к нему Азархина ему не было и 44-х). Другой — ученик блестящий по всем статьям, сталинский стипендиат с печатью «исключительно целеустремлённого и серьёзного музыканта», поистине достойного полного государственного обеспечения, к тому же с проблесками яркой незаурядности — но и не однозначности в своих художнических устремлениях, в которых усматривалась тяга к виртуозности и «виолончельности». Так что продолжение их общения не состоялось, и углубление в музыкально — культурные премудрости Азархиным завершилось уже в Москве в классе замечательного виолончелиста С.Н. Кнушевицкого, ученика и верного последователя С.М. Козолупова, выходца из класса А.В. Вержбиловича Петербургской Консерватории (вряд ли Семёну Матвеевичу, входившему в 1935 году на Всесоюзном конкурсе музыкантов исполнителей в жюри в качестве представителя кафедры виолончели и контрабаса Московской консерватории, могло понравиться звучание инструмента ленинградского конкурсанта Курбатова — звучание с подлинно контрабасовым тембром).